Фотограф Евгений Кондаков, работы которого находятся в коллекции Московского дома фотографии и других музеев, - автор книги «Русская сексуальная революция». Этот альбом - исследование сексуальной жизни в России 1990-х состоит из снимков, в свое время публиковавшихся в Stern, The New York Times Magazine, Paris Match и других мировых журналах. Они задокументировали процесс раскрепощения российского общества: первые эротические издания, первые стрип-клубы и вечеринки с обнаженными моделями, появление новых социальных страт и новых норм поведения в обществе. Мы попросили Евгения Кондакова рассказать о том, как он запомнил сексуальную революцию 1990-х.
В Советском Союзе эротика существовала в изолированных местах, которые были многим недоступны. В 1990-е она выплеснулась в публичное пространство - внезапно и мгновенно. Буквально оказалась в каждом подземном переходе и на каждом углу. В то время, например, эротический журнал мог презентовать свой очередной номер на площади в спальном районе Чертаново.
Многие из фотографий для книги «Русская сексуальная революция» были сделаны мной в рамках рутинных редакционных заданий для газеты «Московские новости», в которой я тогда работал. Сцены из жизни проституток были сняты прямо в центре Москвы - на Лубянской площади у здания ФСБ и на Тверской. На открытие одного из первых в Москве стриптиз-клубов Dolls в 1994-м я тоже аккредитовывался от «Московских новостей». Это открытие собрало не только журналистов, но и известных политиков и депутатов, которые пришли не одни, а с женами. Стриптиз-клуб был новостью в московской жизни - его появление было всем интересно.
В начале 1990-х в России появились первые глянцевые журналы, которые стали публиковать полуобнаженную натуру. Фотографов было немного, поэтому утром ты мог снимать какую-нибудь демонстрацию, а вечером - моделей для глянца. Причем девушки приходили на съемку с той же утренней демонстрации. В 1990-е все занимались всем.
Моделями были студентки, секретарши и продавщицы, которым хотелось изменить свою жизнь и попробовать что-то новое. Они пытались через откровенные фотосессии попасть в другой мир - глянцевый, красивый. Чаще всего для них это была первая и единственная съемка в жизни. Денег им не платили. Многие из них считали, что такие съемки - это круто и прогрессивно. Таким образом они отбрасывали старые принципы морали.
Причем среди них были не только простые девушки, но и известные актрисы. Например, Елена Коренева в то время сочла для себя возможным сняться обнаженной для «Спид-Инфо» - абсолютно желтого издания. В день, когда вышел номер с фотографиями Кореневой, в метро было страшно спуститься - везде, на каждом грязном ящике, лежала эта газета. Не знаю, что чувствовала в этот момент сама Коренева, но после публикации на актрису обрушилась лавина ругани. Кстати говоря, несмотря на статус бульварной газеты, в то время «Спид-Инфо» было одним из немногих изданий, у которых была хорошая полиграфия, и поэтому в ней с удовольствием печатались уважаемые фотографы.
В 1990-е я также сотрудничал с журналом «Андрей» - одним из первых русских мужских журналов. Журнал «Андрей» придумал один человек - Алексей Вейцлер. Он был главным редактором, фотографом и продюсером. Сам находил моделей, писал тексты и верстал журнал в своей квартире у метро «Южная». С Вейцлером мы познакомились на какой-то презентации, их было много в 1990-е. Помню, одна из первых съемок происходила на фоне стены из компьютеров, которые журналу выдала какая-то коммерческая фирма. Съемки происходили в примитивных студиях, в обычных комнатах и подвалах - где придется. Снимали как-то даже в настоящей пожарной части.
Когда мы снимали для «Андрея» модель на Красной площади, то под честное слово брали для съемки скафандр в Музее космонавтики, а беличью шубу мне одолжила подруга жены. Для съемок у собора Василия Блаженного ни с какими силовыми структурами и службами договариваться не надо было. Просто - пришли и сняли. Огромный сугроб, на фоне которого позирует девушка на этом фото, - настоящий, не декорация. А на заднем плане видно, как какие-то трудяги идут со смены. Хоть эта фотография и постановочная, по сути она - документальная и очень хорошо передает дух того времени.
С Вейцлером мы работали по дружбе - гонорары журнал не платил, потому что нечем было расплачиваться. «Андрей» выходил нерегулярно, от случая к случаю - когда удавалось найти спонсоров на издание. Однажды завхоз «Андрея» скрылся из редакции журнала, прихватив с собой тираж одного из номеров вместо зарплаты. Такое тогда было время.
Можно ли сказать, что в России 1990-х произошла сексуальная революция? В 1990-е у нас было много сексуального и революционного - в том смысле, что процессы шли взрывным образом. Но то, что происходило у нас, не было похоже на сексуальную революцию, состоявшуюся за четверть века до этого на Западе. Западная сексуальная революция была в первую очередь движением женщин, которые добивались освобождения и равноправия с мужчинами. То, что происходило у нас, в первую очередь было направлено на удовлетворение новой социальной страты - мужчин с деньгами, которые хотели других развлечений. Именно для них открывались эротические журналы и стриптиз-клубы, им предлагали секс-услуги.
В 1990-х сексуальная жизнь в России очень интересовала западные журналы. Сейчас она не вызывает большого интереса, потому что приблизилась к среднеевропейским стандартам. Хотя иногда появляются темы, которые привлекают внимание. Например, я недавно снимал сюжет для Spiegel о стриптиз-клубах для женщин. В Западной Европе они меньше распространены и не пользуются такой популярностью, как в России. У нас это - успешный и доходный бизнес. Многие русские женщины ходят в них регулярно и ведут себя там как мужчины.
Эротический бум, случившийся в начале 1990-х, остался феноменом того времени. В середине нулевых я снимал проект для немецкого журнала Stern . Они раз в неделю публиковали регулярный фотопроект под названием «Так любит мир», который посвящался сексуальной жизни в разных странах. В поисках сюжетов для проекта я стал перебирать свои старые фотографии и понял, что многие сюжеты из 1990-х нельзя больше снять. Эротика и секс опять ушли куда-то в специально отведенные зоны - туда, где они, наверное, и должны быть.
Записал Денис Бояринов
Редакция благодарит Центр фотографии им. братьев Люмьер за помощь в проведении беседы.
Благодарим наших партнеров -
Материал из Википедии - свободной энциклопедии
| Евгений Николаевич Кондаков | |
| Страна: |
СССР, Россия |
|---|---|
| Научная сфера: | |
| Место работы: | |
| Учёная степень: | |
| Учёное звание: | |
| Награды и премии: | |
Евге́ний Никола́евич Кондако́в - российский нейрохирург , заместитель директора по научно-организационной и методической работе , доктор медицинских наук, профессор . Редактор журнала «Нейрохирургия» .
Биография
Награды
- Государственная премия Российской Федерации , за цикл работ «Острые внутричерепные кровоизлияния: изучение патогенеза, разработка и внедрение новых технологий в диагностику и хирургическое лечение»
Напишите отзыв о статье "Кондаков, Евгений Николаевич"
Примечания
Отрывок, характеризующий Кондаков, Евгений Николаевич
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг"ат, тепег"ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг"опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
https://www.сайт/2016-01-17/veteran_fotozhurnalistiki_evgeniy_kondakov_o_raspade_sssr
«Мы привыкли к крови»
Ветеран фотожурналистики Евгений Кондаков - о распаде СССР, российской исключительности и уральских криминальных войнах
В екатеринбургском Ельцин-Центре открылась фотовыставка «Танки не взяли Вильнюс», посвященная трагическим событиям в Литве двадцатипятилетней давности. В январе 1991 года в центр литовской столицы были введены советские войска, чтобы противостоять гражданам, желающим выхода республики из состава Советского Союза и отстаивающим свою независимость. В этом столкновении, по разным данным, погибли от 14 до 16 человек и почти полторы сотни людей были ранены. Свидетелем январских событий стал фотокорреспондент Евгений Кондаков, снимавший репортаж для издания «Московские новости». До 31 января в Екатеринбурге продлится выставка его фотографий, а также газетных полос известного еженедельника с материалом, поднявшим Москву на митинг в поддержку Прибалтики. В интервью сайт Евгений Кондаков рассказал о том, почему литовцы не хотели иметь ничего общего с Советским Союзом и зачем он ездил на екатеринбургские кладбища.
«Они объединяли республики таким образом, что конец не мог быть иным»
— На открытии фотовыставки вы сказали, что тринадцатого января 91-го, будучи в Вильнюсе, вам уже было понятно, что это последний день Советского Союза, - распад необратим. Почему это событие для вас является последней точкой в существовании СССР?
— Было ясно, что страна уже не будет прежней: я видел, как изменилось настроение людей. Накануне они пели - скорее, это было похоже на фестиваль, нежели на противостояние - люди вышли на площадь в поддержку своего парламента и решения о независимости. На это через несколько часов им ответили тем, что вывели колонны танков. Они остались на этой площади, но уже с абсолютно серьезными лицами. Было видно, что они переосмыслили что-то, приняли решение и явно не хотели иметь ничего общего с теми, кто вместо разговоров выходит к ним с такими «аргументами».
— Что вы чувствовали, понимая, что Советский Союз распадается?
— Я вырос в этой стране - конечно, мне было жалко. При этом я не мог осуждать этих людей. Если бы я был на их месте, думаю, что поступил бы точно так же, не искал бы примирений.
— Прошло двадцать пять лет, а спор до сих пор актуален: одни горячо жалеют, что Союз распался, что потеряли такую страну, другие облегченно вздыхают, считая, что таким образом пришла свобода. Можно догадаться, какого мнения придерживаетесь вы, вопрос в том, как аргументируете свою позицию?
— На самом деле, мне жалко, что Советский Союз распался, большая страна была, но, похоже, это объективный процесс. Это было заложено еще отцами-основателями, они объединяли республики, создавали страну таким образом, что конец не мог быть иным.
— В комментариях к опубликованным в интернет-изданиях интервью с вашими фотографиями «Кровавого воскресенья» в Вильнюсе читатели пишут о литовцах: «враги народа, поддержали разрушение СССР и вместе с этим всего светлого и лучшего». Как вы думаете, в чем причина существования такой позиции?
— Многие из нас не любят разбираться в истории. Мы привыкли к представлениям о том, что мы большая страна, шестая часть мира, и что это превыше всего. И здесь мы возвращаемся к тому, как была создана эта шестая часть: литовцы считают, что их насильно загнали в Советский Союз. Тогда треть их интеллигенции была расстреляна, многие сосланы в Сибирь. Они этого не забыли, поскольку маленькая страна, небольшое население - количество жертв оказалось ощутимым. Кто-то считает, что они были неизбежны, оправданы высшими интересами. В Литве так не считают и имеют на это абсолютное право.
— Документальная фотография как-то помогает разобраться в историческом процессе?
— Во время подготовки к выставке я беседовал с русскоязычными журналистами из Литвы, потом кто-то из читателей в комментариях заметил, что, мол, у этого фотографа нет доказательств того, кто виновен в смерти четырнадцати человек. Но я не следователь, у меня субъективный взгляд. Я оказался там впервые и как из пулемета во все стороны стрелял фотоаппаратом. Фотография - в каком-то смысле это, конечно, документ, но, скорее, это документ атмосферы, которая была там. С помощью снимков не разобраться в причинно-следственных связях, для этого нужны тома по истории, архивы. В случае с фотографией все субъективно - зависит от взгляда того, кто снимает.
— Если говорить не просто о фотографии, а о фотожурналистике, как сделать так, чтобы фотоснимки в издании складывались в максимально объективную историю?
— Фотожурналистика - это единство фотографии и текста, редко в серьезных изданиях фотоснимок живет сам по себе, у него важная функция, но он все-таки подчиняется тексту. Когда фотографию, в том числе опубликованную на страницах издания, переносят в выставочный зал, ее функция немного меняется, гораздо больше теперь зависит от автора проекта. Создается иная площадка, которую можно наполнять каким-то содержанием, к примеру, приглашая на открытие выставки экспертов, как в нашем случае. И это новая форма поиска ответов на существующие вопросы, в ней фотография - всего лишь повод к тому, чтобы начать искать эти ответы. После той поездки в Вильнюс я серьезно не занимался литовской темой, я читал, конечно, что попадалось, читал о партизанах, которые с середины 50-х годов сопротивлялись советизации, вспомнил, что в Якутии, где я вырос, с моими родителями дружили люди с литовскими фамилиями, - тогда я и сообразил, что это были ссыльные люди.
«Европа для них стала домом»
— На ваших фотографиях из Вильнюса нет насилия, нет крови, нет самой трагической части событий.
— Я сознательно не стал давать крупные планы трупов. Там есть одна фотография, на которой - рука с пулей, а на заднем плане размыто - два погибших. Честно говоря, многие считают, что четырнадцать погибших человек - это ерунда, что и говорить-то не о чем: под автомобилями в большом городе погибает сопоставимое количество человек. Но в данном случае важна несоизмеримость ответа на справедливые требования. Действительно, много времени прошло, мы привыкли к крови, теперь, чтобы произвести впечатление на нас, надо положить сотни людей. В Вильнюсе я снял всего двух-трех погибших, для меня тогда это была первая кровь, уже после были Чечня, Осетия, другие места - и я привык это видеть. Но в 91-м смерть четырнадцати человек произвела впечатление не только на меня, но и на страну - недаром тогда содрогнулась Москва и десятки тысяч людей вышли на митинги в поддержку Литвы и Латвии.
— На днях, в годовщину событий, о которых мы говорим, практически ни в одном российском СМИ не вспомнили о вводе войск в Вильнюс, за исключением материала Олега Кашина и колонки Михаила Шевелева на сайте «Эха Москвы». Возможно, был кто-то еще и я не нашла, но, в любом случае, почему об этом выбрали забыть?
— Опять же могу сослаться на комментарии в интернете: писали, что все уже сказано, что незачем ворошить больное, что это то, о чем не хочется вспоминать. Может быть, это связано с тем, что Литва выбрала самостоятельность, предпочла уйти.
— Обида?
— Я спрашивал об этом, когда накануне годовщины я предлагал эти фотографии самым разным изданиям: мне говорили, что уже столько лет прошло, какая может быть обида. Но мне кажется, что в этом есть большая доля того, что можно назвать обидой: вы решили уйти в Европу, вот и живите там - не хотим ничего о вас знать.
— После вы ездили снимать в Вильнюс вновь, по местам событий 91-го года. Говорили, что люди очень изменились, каким образом?
— Бросилось в глаза, что они очень доброжелательны. Я был насторожен, думал, что отнесутся ко мне как к заехавшему оккупанту, но ничего такого нет там. У людей остались теплые впечатления от прошлых лет, они от них не отказываются. При этом я не встретил никого, кто хотел бы вернуться в Советский Союз. Из всех, с кем я побеседовал, только двадцатилетние ребята сначала говорили со мной настороженно, боялись того, в каком контексте будут поданы фотографии. Но, в конце концов, мы разговорились, я спрашивал, где они учатся, чем собираются заниматься после: для них последний вопрос был открыт и они просто перебирали варианты - может быть, в Ирландию в магистратуру, или в Данию за какой-то стипендией, или в компьютерной фирме здесь, в Вильнюсе. Это были абсолютно равнозначные варианты: ощущение, что Европа для них стала домом.
— Для них - возможно, у нас в России по поводу Европы немало предубеждений, как вы думаете, почему?
— Мы все-таки немножко другие, недаром литовцы чувствовали себя чужими. Думаю, это связано с нашей историей и продолжающейся десятилетиями оторванностью от Европы. Не знаю, почему эти различия не преодолеваются, может быть, для этого требуется особая работа. Жить в Европе - это достаточно большая ответственность, ведь стипендии и зарплаты на тебя с неба не падают, а у нас, возможно, многие рассчитывают на зонтик со стороны государства, допустим, в виде пенсий. Еще идеологические наставления культивируют отношение к россиянину как к суперчеловеку, лучшему, исключительному. Эта «исключительность» делает свой вклад в нежелание понять свое реальное место в мире.
«Звездный час журналистики был связан с многолетним информационным голодом»
— Отвечая на вопросы о фотовыставке «Танки не взяли Вильнюс», вы сказали, что это не только о событиях двадцатипятилетней давности, но и о журналистской работе, что это памятник прессе того времени. Чем пресса заслужила этот условный памятник?
— В начале девяностых и немножко раньше журналистика переживала свой звездный час. Долгие годы отсутствия информации создали некий отложенный спрос на настоящую журналистику. Огромные, по нынешним временам, тиражи газет моментально расходились. Выхода тех же «Московских новостей» люди ждали, и, если не успевали купить в киоске, читали на стендах около редакции. Этот звездный час был связан не столько с качеством той журналистики, сколько с многолетним голодом людей.
— Свою карьеру фотокорреспондента вы начали в «Московских новостях» и по сей день — уже в других изданиях — продолжаете. За это время произошли какие-то качественные изменения в сотрудничестве фотокорреспондента с изданием?
— Сейчас в фотожурналистике другие времена, связанные, прежде всего, с переходом на цифровые технологии. В газетах и журналах тиражи изменились в десятки раз, теперь ведущие журналы, такие как «Stern», практически отказались от создания собственных фотопроектов. Они не могут позволить себе отправлять фотографа для съемки репортажа на несколько недель - только единицы фотокорреспондетов работают «под крышей» издания. Теперь создание проекта - дело самого фотографа, он и продюсер, и организатор.
— И этот готовый продукт покупают СМИ. Востребованность зависит от предлагаемых фотографом тем?
— Можно сказать, что в девяностые все занимались всем: днем фотограф мог снимать демонстрацию, вечером - девушку из рекламного агентства, а на следующее утро - в библиотеке какие-то каталоги. Сегодняшний рынок более структурирован, фотографы стали узкоспециализированными. А востребованность той или иной темы зависит от качества исполнения, от взгляда, от подхода - интересно или неинтересно. Я бы не сказал, что есть какое-то табу на темы. Российская пресса не совсем уж однородна. Другое дело, что мне, к примеру, очень сложно было опубликовать материал, никак не связанный с политикой, про бизнесмена из Ингушетии, он изобрел способ обработки рыбьей кожи.
— Это стоило мне таких усилий! Главное препятствие было в том, что все сомневались, как в Ингушетии может быть какой-то бизнес. Мне не удалось опубликовать даже в «Огоньке», с которым я уже много лет сотрудничаю, и они знают, что я не буду предлагать сомнительную тему. Там думали, что раз бизнесмен, значит, материал проплачен. Но дело в том, что это был очень интересный парень, который, кстати, создав работающую структуру в Ингушетии, решил открыть филиал в месте, где традиционно занимаются кожей - в Стамбуле. И вот как раз испортились отношения с Турцией, появились проблемы, поэтому, может быть, я еще раз вернусь к этой теме.
— Чем для вас была важна эта тема, что вы так добивались публикации?
— Если говорить про рынок, я опубликовал эту съемку, чему рад, но денег я за это не получил. Не знаю, как выживают в «Русском Репортере»: до сих пор делают достаточно качественное издание при совсем плохих финансовых показателях. Тогда мне просто было некуда отступать - я уже снял эту историю за свой счет, сам туда ездил. Об этом парне из Ингушетии я услышал на Дальнем Востоке, когда был там в командировке - в месте традиционной обработки рыбьей кожи, где нанайцы этим занимаются веками. Мне стало все это интересно, тот парень из Ингушетии оказался безумно увлеченным своим делом, что и любопытно, и фотографически красиво.
«Война продолжается после смерти - в виде соревнования надгробий»
— Опять же на открытии выставки вы признались, что в девяностые часто приезжали в Екатеринбург снимать криминальную историю. Что вы конкретно фотографировали тогда?
— Самой успешной была серия со здешних кладбищ - Уралмашевского и Широкореченского. Это делалось, прежде всего, для иностранных журналов, шокирующая тема - то, чего они не видели. Мы приезжали на кладбища, изучали даты, выбитые на надгробиях с портретами погибших молодых людей. Пытались встретиться с их родственниками - расспрашивали о том, как погибли эти люди, иногда нам удавалось попасть на поминки, получилась фотосерия об образе жизни и образе смерти криминальной публики.
— Что в ходе работы над проектом поразило вас?
— Когда я только увидел эти памятники, мне казалось, что это какие-то инопланетяне, люди из другой цивилизации, где стреляют друг в друга, взрываются в автомобилях, а оказалось, что они абсолютно обычные парни, между которыми идет война. И она продолжается после смерти - в виде соревнования надгробий. Они по стилистике разные: то ли одна группировка старается показать другой, что они еще не побеждены, то ли пытаются дать понять своим же оставшимся бойцам, что, даже если что-то случится, их не забудут.
— Неужели тогда в Москве не было подобных войн группировок, таких же памятников на кладбищах?
— Надо сказать, что тогда к Екатеринбургу было повышенное внимание журналистов из-за того, что это родной город президента. Это с одной стороны, с другой - здесь это было очень наглядно: одно кладбище - одна группировка, другое кладбище - другая. В других городах мемориалы погибшим криминальным авторитетам были вкраплены между других захоронений, и противостояние, соревнование надгробий, особое продолжение войны после смерти было трудно увидеть. Я интересовался этим, бывал, к примеру, в Тольятти, где тоже были сильные криминальные войны, много погибших и много надгробий в подобной стилистике, но они терялись на кладбище, не производили такого впечатления.
— Есть у вас объяснение, почему именно на Урале, в Екатеринбурге был такой расцвет криминала?
— Я думаю, потому что здесь было за что воевать, было что делить, за что драться. Это промышленный продвинутый регион, здесь много предприятий, которые представляли собой лакомые куски для криминальных групп.
— И теперь, судя по вашим словам, вам интересно, что Екатеринбург из криминального места стал местом, где возможны выставки, в том числе ваша.
— Да, я бы сказал еще, что эти изменения гораздо сильнее, чем в Вильнюсе. В Екатеринбурге выросло новое поколение людей, умных, думающих, задающих вопросы: пока мы монтировали выставку, ко мне подходили люди и задавали вопросы - получались импровизированные дискуссии. Я мечтаю приехать сюда на очередную биеннале, вы этим стали известны и в Москве.
— Какие вопросы вам задавали?
— Спрашивали, жалеют ли литовцы о том, что ушли из страны, и что они получили взамен. Я отвечал, что они получили что-то явно не материальное, материального было совсем немного.
— Приезжая в Екатеринбург сейчас, вы бываете там, где снимали в девяностые?
— Боюсь, что многие из этих мест уже не существуют. Мы зашли поужинать в кафе, и я спрашивал у официантов, не слышали ли они о ресторане «Мистер X» или «Мистер М» - был такой в девяностые, я сделал там фотографию, которая во многих местах была опубликована, а я боюсь, что неправильно указал название, хотел добраться туда, уточнить. Но думаю, что у ресторанов очень короткий век, большая часть мест, в которых я бывал, это как раз какие-то рестораны или ночные клубы. Например, на Уралмаше был клуб «Бездна», не знаю, существует ли он сейчас, еще помню место встреч и досуга «Центральных» - клуб в «Космосе». Сегодня я даже хотел заехать на кладбище, может быть, еще успею это сделать. Потому что некоторые люди, которых я снимал еще живыми, тоже теперь превратились в памятники.